В результате побед Красной армии и скепсиса Лондона, с которым вынужден был считаться и Париж, произошло чудесное прозрение польской дипломатии и изменение твердой ранее польской позиции. 9 июля Грабский заявил: «Польша понимает, что она сама виновата, оказавшись в таком положении, и что она должна изменить свою политику как в отношении своих соседей, так и союзных держав. Она признает необходимым предоставить решение вопроса о её жизненных интересах, даже вопроса о её собственных границах. До сих пор, хотя ей давали совет поступить подобным образом, она полагалась на свою собственную военную силу. Польша была увлечена с правильного пути сильными людьми, имевшими широкие планы, однако планы эти не соответствовали ни здравому смыслу, ни чувству патриотизма огромного большинства народа. Ни Киев, ни граница 1772 года не являются национальными целями».
Внезапно проявившееся миролюбие и здравомыслие Варшавы были направлены по верному адресу. Дэвид Ллойд-Джордж и Джордж Керзон с трудом терпели Грабского, его претензии и раскаяние их раздражали, тем более что в Англии разворачивалось рабочее движение в поддержку Советов, а лозунг «Руки прочь от России!» стали появляться даже в газетах консервативного толка. В этой обстановке и появилась идея выступления главы Форин-офиса с предложением перемирия и разграничения, причем по линии, которая категорически не устраивала поляков. Впрочем, уступка все же была необходима. Даже демонстрация уступки усиливала внутриполитическое положение правительств Великобритании и Франции. С другой стороны, провалившаяся военная авантюра не должна была привести к провалу антисоветской Польши. «Участь правительства господина Пилсудского, — писал в это время Юлиан Мархлевский, — всецело зависит от милости держав Согласия, властное слово которых должно определить очертания границ Польского государства. Купить эту милость можно было лишь одной ценой: борьбой против социалистической России».…
Читать далее: https://iarex.ru/news/76672.html?utm_source=smm-lj
Journal information